Таня Гроттер и молот Перуна - Страница 51

* * *

После уроков, когда выдалась свободная минутка, Таня зашла к Ваньке. Валялкин лежал поверх одеяла в синей байковой пижаме, из-под которой выглядывала до боли знакомая майка, почти обесцветившаяся от множества стиральных заклинаний.

Ягге, находившаяся во вполне приличном для ее лет настроении, шептала на отвар девясила. Ягун вертелся поблизости и развлекал Ваньку.

– Поднимите ноги через сторону вниз! Разведите голову шире плеч! Глубоко дышите жабрами! – восклицал он, передразнивая лопухоидную утреннюю зарядку.

Хохоча вместе с Ягуном, Ванька пытался следовать его нелепым командам, поднимая ноги и вертя головой. Увидев Таню, оба – и Ягун, и Ванька – перестали смеяться и мигом стали серьезными.

«Ну вот, только настроение им испортила! Неужели у меня такой тухлый вид? И вообще, если Ванька меня любит и страдает, то с какой радости он сейчас ржал как скакун Буденного?» – раздраженно подумала Таня.

– Как тебе мое здоровое обаяние шизофрении? Впечатляет? – поинтересовался Ягун.

– Впечатляет. Ты на тренировку-то идешь? – спросила Таня, бережно опуская на пустую кровать футляр с контрабасом.

Она специально захватила его, чтобы не подниматься потом на Жилой Этаж, где Пипа устраивала для всех желающих дефиле. По ее замыслу, демонстрация одежды должна была плавно перейти в попойку. Спиртное вызвался достать Гуня через купидончиков. Теперь главная стратегическая задача была отвлечь Поклепа, у которого был потрясающий врожденный нюх на алкоголь.

Хотя ничего еще не началось, Таня уже заранее знала, чем все закончится. Дусе Пупсиковой станет плохо (и обязательно почему-то возле Таниной кровати), Гуня с кем-нибудь подерется, а Пипа нарядится в длинное белое платье и будет бегать по коридорам, таская за собой на поводке Жору Жикина. Это называлось у нее играть в даму с собачкой.

А в финале, извергая из ушей серный дым, придет статуя командора – Поклеп, которого расхрабрившаяся Пипа при всех назовет Клёпой. Он будет топать ногами и насылать сглазы…

Посидев немного вместе с Таней и Ванькой, которые даже не разговаривали, а просто изучающе смотрели друг на друга, Ягун ощутил напряжение и умчался.

– Не-а, когда начинается вся это любовь-морковь с разборками, настоящему чистожанровому другу уже делать нечего. Ощущаешь себя телегой с дисковыми тормозами! – сказал он на прощанье.

– Знаешь, по-моему, он обиделся, – сказала Таня.

– Ягун не может обидеться. Во всяком случае, обидеть его трудно, – возразил Ванька.

– Почему это трудно?

– Как тебе сказать. Я это чувствую, а вот чтобы объяснить… Ягун каждую секунду видит всех и самого себя с десяти разных точек зрения. Он и сам себе смешон, и мы ему смешны – в общем, обидеться он не может, точно, – сказал Ванька.

Таня присела на край его кровати. Она уже не раз ловила себя на мысли, что даже после этой мерзкой магии ей приятно находиться рядом с Ванькой, и он продолжает ей нравиться. Если бы только не это проклятое чувство вины, отравлявшее ее существование! Да что она, в конце концов, больная, что ли? Гробыня крутила чуть ли не с половиной школы, Жикин, по-моему, не ходил на свидания только с циклопами, даже Пипа, красивая как Кинг-Конг в юности, и та ухитрялась сразу встречаться с двумя-тремя – и все не испытывали даже малейшего чувства вины, что делают что-то не то. Скорее даже гордились собой. Почему же у нее, Тани, все иначе?

«Нет, я точно рыжая! И по жизни и вообще во всех смыслах», – подумала Таня.

– Эй, ты чего? Ты меня слышишь? – долетел до ее слуха вопрос Ваньки, который он явно повторял в третий или в четвертый раз.

А потом Таня поняла, что уже долго и болезненно пристально вглядывается в покрытое ледяным узором окно. За окном, неподвижно повиснув в воздухе, застыла такая родная, такая знакомая фигура. Сердце у Тани растаяло и потекло, точно Снегурочка в электрогриле. Она мигом представила, как долго Гурий провел в полете, на какие жертвы пошел, чтобы вырваться из цепких лапок своих теть! Он прилетел за ней, прилетел, чтобы навсегда забрать ее из Тибидохса и увезти в свой далекий, готически прекрасный Магфорд!

И конечно, она полетит! Она не может здесь больше оставаться!

– Милый, дорогой! Наконец-то! – пробормотала Таня, прижимая к груди руки.

Гурий Пуппер прижался носом к стеклу, потом бесцеремонно, не утруждаясь даже распахнуть раму, протиснулся в магпункт. Таня бросилась к нему, ожидая, что ее сейчас подхватят сильные руки и посадят на метлу.

– Ты чего? Перегрелась? Какой я тебе дорогой? Я сроду был мерзкий и противный, чем и горжусь! – неожиданно гнусаво сказал Пуппер. Голос у него звучал кошмарно, точно с перепою.

Таня вздрогнула и очнулась. Перед ней с вечной ухмылочкой, прилипшей к губам как окурок, стоял поручик Ржевский. Это он висел за рамой, пока живое Танино воображение превращало его в Пуппера.

Лязгая кинжалами, Ржевский подошел к Тане и похлопал ее по щечке. Прикосновение его призрачной руки было чем-то сродни анестезирующему уколу. У Тани Гроттер немедленно онемела щека.

– Я, собственно, чего прилетел… В следующую пятницу, 13-го числа, мы с Дамой ждем вас в полночь в Башне Привидений на маленький концертик. Безглазый Ужас будет петь, а я греметь кинжалами! Будет страшно весело!.. Кстати, никто не видел моего турецкого ножа? Я его где-то посеял! – заявил Ржевский и, захохотав своим коронным смехом, принялся летать по магпункту.

Ягге, продолжавшая ворожить над девясилом, не оглядываясь, запустила в него дрыгусом-брыгусом. Поручика втянуло в стену, и он исчез. Через некоторое время исчез и его задержавшийся хохот.